Человеческое, слишком бесчеловечное

Войны разных эпох могут сильно различаться по используемым техническим приемам, по задействованным в них силам, а также по тем последствиям, которые они оказывали на судьбы современников, как непосредственных участников войны, так и мирных жителей. Тем не менее, говоря о столкновении облаченных в медные доспехи героев-поединщков под стенами Трои, солдатах, сидящих под бесконечным артиллерийским обстрелом в окопах Фландрии в 1915 году, о пилотах, сбрасывающих бомбы на города в глубоком тылу противника в 1943-м, или о тех, кто управляет из тыловой базы полетами дронов над сирийской пустыней, мы исходим из того, что их занятия объединяются одним словом — «война».

Война всегда имеет свои законы и подчиняется определенным этическим правилам. Некоторые из них мало меняются со временем, лишь заново проявляя себя в новой технологической среде. Другие эволюционируют вместе с развитием новых этических ценностей. Это всегда делало войну сгустком моральных вопросов, и создает довольно серьезные сложности в оценках современных войн — или того, что принято ими называть.

С кем воюем

Римский юрист Сикст Помпоний, давая определение понятию «неприятель», утверждал, что «неприятелями являются те, кто нам или кому мы публично объявили войну, прочие же — разбойники и грабители». Вопрос о том, что есть война, и кого правильно считать неприятелем, нам сегодня тоже вряд ли покажется праздным. Когда мы слышим в новостях о боевых действиях в Сирии, Ливии или Ираке, мы едва ли понимаем, против кого именно ведутся боевые действия, а также должны ли мы считать происходящее войной. Парадоксальная ситуация, при которой украинское общество уверено, что Украина ведет войну с Россией, российское общество так не считает, а украинское государство не может определиться с собственной позицией — также  свидетельство совершенно размытого представления о войне и мире. Сейчас между двумя этими понятиями, как и на кончике иглы схоласта, может разместиться бесконечное количество чертей.

Между тем именно объявление войны когда-то создавало понятную систему координат. Оно переводило отношения между двумя общинами или государствами в состояние, когда перестают действовать привычные законы, в соответствии с которыми убивать ближних и отнимать их имущество считается дурным и недопустимым. Отсутствие четко признаваемого неприятеля было просто непредставимо для римлян: исходя из их представлений, война влекла важные правовые последствия для всех ее участников. Например, римский гражданин, попавший к неприятелю в плен, до окончания войны считался пребывающим в рабском состоянии. Война, враги в которой не названы прямо, едва ли устроила бы германского варвара или средневекового феодала: ему необходимо было знать, кого он победит и тем самым добудет славу (желательно вместе с богатством). Тем более это непредставимо в эпоху появления национальных государств, выяснявших между собой споры на поле брани.

Однако современное положение возвращает нас к оговорке, сделанной Помпонием относительно разбойников и пиратов. Действительно, борьба с ними не считалась в Риме войной, а пленение пиратами не приносило бесчестья. Это означало, что какие-то группы вооруженных людей, которые в условиях античного Средиземноморья могли контролировать определенные территории, тем не менее не считались противником в войне.

Гуго Гроций — великий голландский юрист XVII века, оставивший фундаментальный труд «О праве войны и мира», который до сих пор служит отправной точкой в любых построениях, связанных с международным правом, сделал свое пояснение к применявшимся Римом различиям между неприятельским государством и разбойниками. По мнению Гроция, оно заключается в том, что государство, какую бы несправедливость оно ни совершило по отношению к своим соседям, существует все же для того, чтобы соблюдать право и справедливость. Отклонение от этого принципа — всегда досадный эксцесс, требующий пресечения, но в целом не мешающий прийти к общей договоренности, когда несправедливость устранена. Смысл же объединения разбойников и пиратов изначально заключается в том, чтобы совершать преступления: «если даже ненароком они во взаимных отношениях станут соблюдать некоторого рода справедливость, без которой не может существовать ни одно сообщество», поэтому с ними надо просто вести неустанную борьбу.

Фактически «террористы» в современном военно-политическом сленге становятся аналогом таких бандитов и разбойников, расплывчатой общности, единственный смысл существования которой — производство зла.

Солдат ребенка не обидит

Какие-то поступки на войне считались недопустимыми, даже если исходить из презумпции неограниченного насилия. В частности, Гроций писал, что хотя в идеале война уничтожает обычные законы мирного времени, а жизнь и имущество побежденных остаются на милость победителя, тем не менее продолжают действовать некоторые вечные законы, не дозволяющие, например, осквернять могилы в побежденной стране. Каким бы насилиям и грабежам в действительности не подвергалось мирное население со стороны тех, кто ведет войну, есть общее представление о том, что эти поступки не «равны» убийству вооруженного противника в бою. Даже в военных походах, затеваемых сознательно с целью грабежа — таких, какие предпринимали викинги или кавказские горцы — «славной» была не столько сама добыча, сколько смелость и ловкость, проявленные при ее захвате.

Традиционно презрительное во многих культурах отношение к профессии палача, отличающегося от солдата тем, что он по приказу убивает тех, кто не способен к сопростивлению, также показывает, что приемлемым в войне считается далеко не любое убийство. Точно так довольно болезненно во многих армиях смотрели на необходимость участвовать в расстреле (с этим было связано много ритуалов вроде отбора в расстрельную команду по жребию, выдачи одного холостого патрона и т.д.).

В отношении к участи мирного населения на войне существовали и существуют разные ограничители, но в конечном итоге вытекающие из отличия человека с ружьем (копьем, дубиной, гранатометом) от человека без ружья. Если захват и порабощение живого человека не являются целью войны, то специальное нападение на тех, кто не может оказать сопротивления — поступок не одобряемый, а часто и недопустимый с точки зрения воинского кодекса.

Впрочем, характер войны и технический прогресс меняли положение мирного населения. Прогресс вооружений и развитие его промышленного производства превратили мирное население в одну из целей войны. Задача нанести врагу «неприемлемый урон» в индустриальную эпоху уже не ограничивалась только солдатами противника. Во время Второй мировой войны англичане могли планировать целые операции по сознательной бомбардировке жилых кварталов германских городов, целью которых была массовая гибель мирных жителей Германии.

Законы ассиметрии

Традиционные этические нормы, которыми регулировались войны, начиная как минимум со второй половины XVII века, не предполагали полного уничтожения воюющего государства. 

Однако, как только смелые теории публицистов XIX века о «тотальной войне» на уничтожение вылились в реальный геноцид и реальную борьбу на уничтожение во время Второй мировой войны, это вызвало такой моральный шок, который потребовал немедленной реакции. Ею стало — помимо процессов над военными преступниками — формулирование новых конвенций в рамках Организации Объединенных Наций, которые законодательно практически исключили войну как допустимое средство разрешения споров между государствами. Впрочем, гораздо более важным физическим ограничителем войн стало появление ядерной бомбы. Обладание инструментом, применение которого воюющими сторонами может привести к взаимному уничтожению, сделало полномасштабные войны невозможными. Бернард Броди — один из выдающихся американских военных стратегов и автор концепции ядерного сдерживания —определил закон ядерной эры так: «До сих пор главной целью нашего военного руководства было выигрывать войны. Отныне их главной целью должно стать предотвращение войн. У них может не быть никакой иной полезной цели».

Впрочем, как показывают реалии последних десятилетий, ни ядерная бомба, ни механизмы ООН не дают полных гарантий от войн, скорее, они переводят войны в серую зону, где законы допустимого и приемлемого до сих пор не определены.

Одним из популярных выражений последнего времени стало выражение «ассиметричные войны». Данный термин подразумевает, что в войнах, которые ведутся сейчас на планете Земля, одна из сторон обладает заведомым технологическим преимуществом. Она может практически без риска для себя поражать цели того, кого избрала себе в противники при помощи авиации и ракет, оставаясь неуязвимой для ответного удара. Разумеется, боевые действия, где оружие противостоящих сторон принципиально несопоставимо, ведутся в истории не впервые. Ситуации, когда против копий выставляют пушки, а туземных воинов расстреливают из пулемета Максима, случались в разных частях земного шара и в прошлом, и в позапрошлом столетии. Только теперь вместо «дикарей» (или «разбойников»), ключевым понятием, позволяющим деформировать нормы морали и права, стали террористы. 

Феномен тюрьмы Гуантанамо и тайных тюрем ЦРУ показывает, что США посчитали «террористов» не легитимными противниками, а именно «разбойниками», на которых не распространяются законы войны. Отказ от прежних принципов отношения к пленным во имя морально высоких целей — таких, как предотвращение будущих атак на мирных жителей — открыл ящик Пандоры, когда пытки и издевательства над пленными стали восприниматься не эксцессами, а неизбежной частью «войны с террором».

Различные аспекты этой войны — борьба с противником при помощи подавляющей технологической мощи с одной стороны, использование тактики подрывов самоубийц с другой — делают одной из важных проблематик этой войны противостояние человеческого тела и дистанционных военных технологий. Еще больше обостряет это противостояние вступление в игру новых автономных средств ведения войны, таких, как боевые беспилотники. Война дронов создала совершенно новый тип военного персонала: операторов боевых беспилотников, которые, находясь в полной безопасности на удаленных базах, должны в реальном времени анализировать массив данных, передаваемых летательным аппаратом, и на их основе принимать решение о поражении нужных целей. Уже сейчас обсуждаются перспективы нового революционного шага в ведении войн: появления полностью автономного оружия, то есть, таких средств ведения боя, которые смогут действовать полностью автономно без участия оператора.

Хотя такого оружия еще нет, в мире уже раздаются голоса о необходимости превентивного запрета подобных методов ведения войны. Аргументов в пользу такого решения довольно много: например, не очень ясно, как именно полностью автономное оружие будет решать, что перед ним легитимная цель, по каким критериям отличит мирного жителя от боевика или определит, что «сопутствующие» потери мирных жителей при поражении важной цели приемлемы для того, чтобы нанести удар. Наконец, кто будет отвечать, если действия робота признают серьезной ошибкой? Т — тот, кто послал боевой комплекс на задание или его разработчик, либо ответственности в человеческом понимании этого слова здесь просто нет.

Театр военных действий тошнит

Руперт Смит, отставной британский генерал, ставший одним из теоретиков современной войны, однажды заявил, что выражение «театр военных действий» теперь надо понимать буквально. Благодаря уровню охвата современных СМИ нынешние военные чувствуют себя гладиаторами, которые должны красиво воевать, чтобы привлечь внимание публики. После начала второй иракской войны эти слова, видимо, действительно соответствовали истине. Тогда королями СМИ были информационные телеканалы, формировавшие единую картинку, которая, возможно, могла напоминать шоу. Однако развитие соцсетей и стрим-каналов, кажется, кардинально повернуло ситуацию. 

Мы уже не смотрим один спектакль, мы присутствуем на фестивале любительских пьес и номеров. И хотя в этих пьесах есть подлинные детали, из них не складывается «большой нарратив». Это не эпос, не сборник рассказов, а бессистемная коллекция баек. Если в XIX веке и телеграф, и великая эпоха газетных корреспондентов позволили познакомить публику с тем, как выглядит изнанка войны (что во многом перевернуло отношение к войнам), то теперь огромные массивы неотрефлексированной информации могут вываливаться на всех желающих, но единственный эффект от всего этого — вывод, что война это что-то странное и беспокойное, от чего лучше держаться подальше. Это тоже эффект серой зоны, в которой оказалась современная война: она ведется без объявления, без четко обозначенного противника, нередко  неизвестными силами с неясным статусом, причем участие в ней принимает все более роботизируемое оружие. Становится даже не очень понятно, нужно ли в этом случае верить в свою высшую правоту или сойдет и так. Эти области моральных вопросов еще не нанесены на карту.