Сие же все было: история дружбы

Идея не выращивать тяжелым трудом пищу, а отнимать у тех, кто ее выращивает, появилась едва ли не раньше самого земледелия. Воинские сообщества — это очень древняя история. И тут как раз начинают работать не только родовые, но и личные связи между людьми. Впрочем, родовые связи оставались по-прежнему доминирующими, а потому новая форма отношений требовала специальных ритуалов, приравнивающих дружбу к кровному родству – чаще всего символический обмен кровью. Назовем это по кавказской традиции куначеством.

По мере того, как усложняются военные задачи, и увеличивается зона военных действий, возникает социальный феномен воинского братства — близких личных отношений людей, связанных не родством, а общим воинским делом. Людей, которые доверяют друг другу в бою свои жизни и делят после победы добычу. Чтобы эффективно воевать и долго удерживать боеспособность, такие связи должны быть очень крепкими. С четкими правилами, четкими обязательствами, нормами и четко соблюдаемыми ритуалами. Часто такие связи начинают восприниматься как более тесные и значимые, чем родственные. Впрочем, связи эти принципиально не личные, а коллективные.

У Гомера в «Илиаде» есть много примеров воинского товарищества, но главная история дружбы все-таки выходит за рамки как товарищества, так и куначества. Между Патроклом и Ахиллом нет никакого кровного родства. Они боевые товарищи, но это уже не коллективная, а личная близость, причем предельно высокого уровня. Сразу оговоримся: в этой дружбе можно, конечно увидеть и гомоэротический подтекст, однако Гомер как раз ничего не говорит об этом. О гневе Ахилла, у которого отобрали любовницу, говорит, а о каких-либо чувствах к Патроклу, кроме дружеских — нет. И характерно, что Ахилл выходит из войны («ахеянам тысячи бедствий соделал») из-за женщины, а возвращается и прекращает все эти бедствия из-за смерти друга. Дружба у Гомера — созидательная сила, в противовес матримониальным и сексуальным связям.

К середине I века до н.э. Рим уже сто лет как стал великой державой, хозяином всего Средиземноморья. В Рим текли богатства всего этого мира. И если у римлян прошлых эпох все время было занято либо войной, либо возделыванием полей, либо управлением делами общины, то теперь войну вели профессиональные солдаты, поля обрабатывали пленные рабы, да и политика стала занятием слишком специальным. У значимого количества римлян, особенно молодых, появился досуг (otium), который, естественно, активно заполнялся вином, женщинами и прочими развлечениями схожего рода.

Новая реальность праздности породила новый тип дружбы, принципиально не похожий на воинское товарищество. Друзья — это те, кто вместе пьют и гуляют, те, кто обсуждают друг друга, рассказывают друг другу о своих похождениях. А главная задача друзей — быть интересными, развлекать и увлекать друг друга. Отсюда и принципиально игровая природа нового типа дружбы. Друзья — это те, кто подкалывают и даже высмеивают друг друга, что в логике воинского братства было недопустимо. Друзья — это те, кто придумывают приключения и шалости, плетут интриги и устраивают шуточные склоки, что тоже невозможная вещь для воинской дружбы.

Игровая дружба по определению была не настолько тесной и неразрывной, но оказалась куда более живой и плодотворной. В том числе и как среда для творчества. Одним из таких кругов друзей-гуляк был, например, круг поэтов «неотериков» (Кальв, Катулл, Цинна). Более того, именно в этом дружеском разгуле вырабатываются новые культурные ценности — неформальные, не деловые и не обрядовые связи между людьми. Это новое явление назвали humanitas — «человечность».

Еще один тип дружбы породила эпоха Ренессанса. Интеллектуальное братство — очень тесная связь людей, которая основана не на общем занятии, не на общем досуге, а на общности интересов, увлечений и представлений о мире.

Увлечение античностью, латинским и греческим языками, античным и вообще искусством, и, шире, страсть к саморазвитию через любые интеллектуальные занятия («познание тех вещей, которые относятся к жизни и нравам, и которые совершенствуют и украшают человека») — это стало для многих людей базовой ценностью, более значимой, чем цеховая, сословная или государственная принадлежность. А потому любые другие люди, охваченные той же страстью, становились для них предельно близкими, а время, проведенное в беседе или переписке с ними — самым значимым и важным.

Когда Лоренцо Вала (один из главных идеологов итальянского гуманизма) перечисляет пять важнейших условий, необходимых для ученых занятий, первым и важнейшим он называет не чтение книг и не душевный покой, а «общение с образованными людьми». Чтобы развиваться, постигать радость интеллектуального совершенства, необходимы были другие, такие же как ты, увлеченные тем же и так же жаждущие общения.

Именно в это время дружба впервые переходит сословные и социальные границы. Гуманистами становились люди самых разных слоев, состояний и профессий. Тот же Козимо Медичи, по сути дела единоличный правитель Флоренции, гордый и высокомерный, свое общение с кругом интеллектуалов гуманистов (в первую очередь Пико де ля Мирандола и Марсилио Фичино) выстраивал на основаниях личной связи, как с равными, как с друзьями.

Чувственность всегда была прерогативой любви. Дружеские отношения ничего такого не подразумевали и максимально дистанцировались от чувствительности. Во всяком случае до того, как романтизм (в конце XVIII — начале ХIХ вв.) создал культ чувствительности. И едва ли не в первую очередь этот культ породил новый тип дружбы: предельно чувствительные отношения между двумя людьми, лишенные эротической коннотации (романтическую дружбу позже стали называть l'amitié amoureuse — «любовью выше пояса»). Основа этой чувствительности — родство сердец и душ.

Такая дружба всегда только личная и подразумевает предельную близость и отсутствие границ между людьми. Друг — это тот, с кем хочется плакать, кому можно доверить все самое сокровенное. Даже не просто можно, а обязательно нужно.

Любой «обман души» в таком отношении к дружбе — тягчайшее преступление. Отсюда и множество трагических историй про «дружбу сердец», заканчивающуюся смертельной дуэлью. Одна из таких историй рассказана Пушкиным в «Евгении Онегине». Ленский — как раз носитель идеала романтической дружбы: «Он верил, что друзья готовы За честь его принять оковы». Онегин же находится в пространстве игровой дружбы. Конфликт двух разных отношений к дружбе заканчивается трагедией — гибелью Ленского на дуэли.

Эпоха Романтизма породила еще один очень значимый тип дружбы. Ностальгическую дружбу, которая держится на старой связи, на памяти о старых временах и прошлых делах. В первую очередь детства и ранней юности.

Идея ностальгии, памяти о прошлом как актуальной ценности, а также культ детства (чистоты, незамутненности, естественности) — все это создает условия для тесной связи людей, взаимодействие которых здесь и сейчас (во взрослой жизни) может быть минимальным.

Эта дружба тем сильнее и значимее, чем значимее память о времени, с которым она связана. И даже если непосредственно личный контакт в прошлом был не столь тесным, память о «прекрасных временах» может усилить его и актуализировать как тесный и предельно значимый.

Разумеется, кроме романтических идей, на формирование этого типа дружбы огромное влияние оказало создание и распространение учебных заведений закрытого типа. Формирование школьных товариществ, связанных общей памятью о тяготах и шалостях детства, как оказалось, создает очень прочные, «неразрывные» связи между людьми.

Пожалуй, у всех на слуху идеальная формула для этой новой дружбы:

Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен...

Это опять Пушкин, одно из стихотворений на лицейскую годовщину, которые он писал на протяжении всей жизни. Для взрослого Пушкина Лицей — это родной дом, а лицейские товарищи — семья. И чем сложнее и драматичнее складывались обстоятельства его реальной жизни, тем значимее был этот идиллический образ, и крепче узы старой дружбы. При этом непосредственно в лицейской лирике ничего идиллического нет. Лицейская жизнь в поэзии Пушкина тех лет — это монастырское заточение, а главное устремление — вырваться из этого заточения на волю, а потому главным настроением Пушкина времен лицея было жадное ожидание его окончания.

Но реальная взрослая жизнь создает такой контекст детству и вообще прошлому, что восприятие его кардинально меняется. То, что казалось заточением, теперь воспринимается как свобода, а то, что казалось ограничениями — уютом. Случайные знакомые из детства оказываются теми немногими, кого можно просто (беспечно) ценить и любить безо всякой связи с проблемами, заботами и целями взрослой жизни.